Старенькое.

Но так зашло... Черт возьми.

катя

катя пашет неделю между холеных баб, до сведенных скул. в пятницу вечером катя приходит в паб и садится на барный стул. катя просит себе еды и два шота виски по пятьдесят. катя чернее сковороды, и глядит вокруг, как живой наждак, держит шею при этом так, как будто на ней висят.

рослый бармен с серьгой ремесло свое знает четко и улыбается ей хитро. у кати в бокале сироп, и водка, и долька лайма, и куантро. не хмелеет; внутри коротит проводка, дыра размером со все нутро.

катя вспоминает, как это тесно, смешно и дико, когда ты кем-то любим. вот же время было, теперь, гляди-ка, ты одинока, как белый бим. одинока так, что и выпить не с кем, уж ладно поговорить о будущем и былом. одинока страшным, обидным, детским – отцовским гневом, пустым углом.

в бокале у кати текила, сироп и фреш. в брюшине с монету брешь. в самом деле, не хочешь, деточка – так не ешь. раз ты терпишь весь этот гнусный тупой галдеж – значит, все же чего-то ждешь. что ты хочешь – благую весть и на елку влезть?

катя мнит себя клинтом иствудом как он есть.

катя щурится и поводит плечами в такт, адекватна, если не весела. катя в дугу пьяна, и да будет вовеки так, кате мелочь война – она, в общем, почти цела.

у кати дома бутылка рома, на всякий случай, а в подкладке пальто чумовой гашиш. ты, господь, если не задушишь – так рассмешишь.

***

у кати в метро звонит телефон, выскакивает из рук, падает на юбку. катя видит, что это мама, но совсем ничего не слышит, бросает трубку.

***

катя толкает дверь, ту, где написано «выход в город». климат ночью к ней погрубел. город до поролона вспорот, весь желт и бел.

фейерверк с петардами, канонада; рядом с катей тетка идет в боа. мама снова звонит, ну чего ей надо, «ма, чего тебе надо, а?».

катя даже вздрагивает невольно, словно кто-то с силой стукнул по батарее: «я сломала руку. мне очень больно. приезжай, пожалуйста, поскорее».

так и холодеет шалая голова. «я сейчас приду, сама тебя отвезу». катя в восемь секунд трезва, у нее ни в одном глазу.

катя думает – вот те, милая, поделом. кате страшно, что там за перелом.

мама сидит на диване и держит лед на руке, рыдает. у мамы уже зуб на зуб не попадает. катя мечется по квартире, словно над нею заносят кнут. скорая в дверь звонит через двадцать и пять минут. что-то колет, оно не действует, хоть убей. сердце бьется в кате, как пойманный воробей.

ночью в московской травме всё благоденствие да покой. парень с разбитым носом, да шоферюга с вывернутой ногой. тяжелого привезли, потасовка в баре, пять ножевых. вдоль каждой стенки еще по паре покоцанных, но живых.

ходят медбратья хмурые, из мглы и обратно в мглу. тряпки, от крови бурые, скомканные, в углу.

безмолвный таджик водит грязной шваброй, мужик на каталке лежит, мечтает. мама от боли плачет и причитает.

рыхлый бычара в одних трусах, грозный, как командор, из операционной ломится в коридор. садится на лавку, и кровь с него льется, как пот в июле. просит друга коляна при нем дозвониться юле.

а иначе он зашиваться-то не пойдет.
вот ведь долбанный любимый.

все тянут его назад, а он их расшвыривает, зараза. врач говорит – да чего я сделаю, он же здоровее меня в три раза. вокруг него санитары и доктора маячат.

мама плачет.

толстый весь раскроен, как решето. мама всхлипывает «за что мне это, за что». надо было маму везти в цито. прибегут, кивнут, убегут опять.

катя хочет спать.

смуглый восточный мальчик, литой, красивый, перебинтованный у плеча. руку баюкает словно сына, и чья-то пьяная баба скачет, как саранча.

катя кульком сидит на кушетке, по куртке пальчиками стуча.

к пяти утра сонный айболит накладывает лангеты, рисует справку и ценные указания отдает. мама плакать перестает. загипсована правая до плеча и большой на другой руке. мама выглядит, как в мудацком боевике.

катя едет домой в такси, челюстями стиснутыми скрипя. ей не жалко ни маму, ни толстого, ни себя.

***

«я усталый робот, дырявый бак. надо быть героем, а я слабак. у меня сел голос, повыбит мех, и я не хочу быть сильнее всех. не боец, когтями не снабжена. я простая баба, ничья жена».

мама ходит в лангетах, ревет над кружкой, которую сложно взять. был бы кто-нибудь хоть – домработница или зять.

***

и господь подумал: «что-то катька моя плоха. сделалась суха, ко всему глуха. хоть бывает катька моя лиха, но большого нету за ней греха.

я не лотерея, чтобы дарить айпод или там монитор жк. даже вот мужика – днем с огнем не найдешь для нее хорошего мужика. но я не садист, чтобы вечно вспахивать ей дорогу, как миномет. катерина моя не дура. она поймет».

катя просыпается, солнце комнату наполняет, она парит, как аэростат. катя внезапно знает, что если хочется быть счастливой – пора бы стать. катя знает, что в ней и в маме – одна и та же живая нить. то, что она стареет, нельзя исправить, - но взять, обдумать и извинить. через пару недель маме вновь у доктора отмечаться, ей лангеты срежут с обеих рук. катя дозванивается до собственного начальства, через пару часов билеты берет на юг.

…катя лежит с двенадцати до шести, слушает, как прибой набежал на камни – и отбежал. катю кто-то мусолил в потной своей горсти, а теперь вдруг взял и кулак разжал. катя разглядывает южан, плещется в лазури и синеве, смотрит на закаты и на огонь. катю медленно гладит по голове мамина разбинтованная ладонь.

катя думает – я, наверное, не одна, я зачем-то еще нужна.
там, где было так страшно, вдруг воцаряется совершенная тишина